Московская больница

На слякотном дворе 1993 год. В диспансере на Стромынке публика, как в пьесе Горького ‘На дне’, только с наслоениями московской действительности эпохи распада Союза. Бомжи, студенты, кавказские боевики.

Идешь в туалет. Там тетка пол моет с хлоркой. Я с извинением, осторожненько, по краешку, а она:

- Куда прешь! Очки надел, выблядок! Недопиздили вас в..

Пытается вспомнить когда и где происходило последнее избиение очкастых выблядков, но не может.

Возвращаюсь в палату и говорю соседу – солдату внутренних войск Витале:

- Сходи в сортир, потом расскажешь что услышал.

Виталик возвращается и говорит:

- Она сказала, ‘морда рязанская’. Откуда она знает, что я из Рязани?

Смотрю на Виталика. Тетке явно не надо быть квалифицированным физиономистом, чтобы понять откуда он родом.

Виталик служил в краповых беретах медсестрой. У него в военном билете так и написано: медсестра. Рассказывал о боевых буднях на кипящем Кавказе. Сидят два краповика в казарме. Делать нечего.

- Ну что, пойдем посмотрим эротику или поглумимся?
-Давай поглумимся.

Вытащат из карцера молодого боевика, изобьют до состояния несовместимого с жизнью. Тело выбросят на дороге. Дальше в казарме сидят, от безделия стонут.

Кстати, мой руководитель диплома, Саша Татосян, говорил, что у них в Армении тоже есть устойчивые географические погонялы, наподобие ‘рязанской морды’ или ‘сибирского валенка’. Например: карабахский осел, кироваканская блядь, и т.д.

О Карабахе. Был в диспансере пациент, – армянский поэт и карабахский боевик Фердинанд Мурадян. Его имя у меня рождает две ассоциации: с немецкой самоходной пушкой и с фразой из ‘Бравого солдата Швейка’: убили, значит, Фердинанда-то нашего…

Играли мы с ним в шахматы, а он рассказывал про свое боевое прошлое. Говорил, что русские сильно мешали. Сидели они в каком-то сарае, отстреливались от азербайджанцев. Тут откуда-то сверху на них свалились русские десантники, всех повязали без единого выстрела и сдали азерам. А те избили и затребовали выкуп с родственников. На десантников Фердинанд не в обиде. Действовали они профессионально, и им за труды ничего материально не досталось.

Фердинанд писал стихи. По-армянски, но в стиле Маяковского, т.е. лесенкой. Я попросил рассказать о чем. В результате появился мой литературный перевод одного из Фердинандовских произведений:

Под ногами снег хрустит,
Как зерно под молотилкой.
Люди вышли покурить
Из вагончика-квартирки.
Глянули: а где Корней,
Что вчера в хмельном угаре
Вышел из дому поссать?
Так его и не видали.
Ветры тело замели,
И под ночь в мороз горбатый
Мы в снегу тебя нашли,
Тыкая в сугроб лопатой.

Фердинанд послушал и сказал, что перевод мой ему не нравится. Смысл верный, а форма не соблюдена. Он же как Маяковский – лесенкой, а у меня пародия какая-то. В-общем, не получилось из меня переводчика с армянского.

Фердинанд был не единственным боевиком в диспансере. Были еще двое абхазцев. Один кажется Володя, а другой Вадик Агрба. Воевали против грузин. Это когда те в Сухуми войска ввели. Потом среди жен грузинских гвардейцев была мода носить на плече обезьянок из разгромленного сухумского питомника. В мирное время этим обезьянкам вирус СПИДа прививали. С целью изучения. Но женам грузинских гвардейцев не все ли равно?

Абхазцы очень любили рассказывать. Сядут в туалете на корточки, кругом мужики набегут – послушать. И они давай травить:

- Ну, я там, короче, к речке пошел. Ну, там пAмидоры пAмыть, а друг сзади остался. И вдруг слышу: вертолет. Завис и вот этой штукой со стволами под крыльями так поворачивает. В друга прицеливается. Друг бежит, а вертолет как даст очередь. У друга всю грудную клетку наружу вырвало.

В таком стиле. Мужики слушают, балдеют.

Или про мирную жизнь.

- Короче, у нас в доме в Сухуми жила девушка из Москвы на каникулах. Я из-за нее половине города чайники проломил. Ну, короче, я потом был с друзями в Москве. Денег нет, город не знаем. Тут на меня озарение нашло. Короче, свыше, да. Кладу руку в карман рубашки, вот тут на груди и достаю оттуда пятьдесят рублей и бумажку с ее телефоном. Ну мы, короче, такси взяли к ней домой поехали.

Особенно любил слушать Вадика некий Пашка, простатитом страдающий. Всюду за ним, как хвостик ходил. Уж такой этот Вадик для него настоящий мужчина и пример для подражания. Подозреваю, что Пашка был латентный голубой.

Однажды Вадик услышал какое-то известие о затевающихся новых боевых действиях в Абхазии. Выпрыгнул ночью в окно больницы и убежал. Зачем ему понадобилось такая таинственная эскапада? Боевики, они, в сущности своей, переросшие пацаны. Боятся врачей. Грузинских гвардейцев не боятся. А вот лечащего врача Валентину Степановну – по струнке перед ней ходят. Убегают так, чтоб не заметила. Заругает ведь. Не отпустит на войнушку.

Пашка очень переживал исчезновение Вадика. Чуть не повесился.

Вадик приставал к медсестрам. Те его посылали. Он руками махал и говорил:

- Эх, от какого тЭла отказываешься!

Однажды зашел к нам в палату и потребовал, чтоб ему за сигаретами сбегали. Ага, щас.

- Сам иди, – говорю.

Вадик глазами завращал, руками замахал:

- Какие вы, русские, все ленЫвые! Какие с вами надо нЭрвы иметь!

Видя, что его спокойно слушают и не боятся, он спектакль прекратил и вышел.

А однажды был случай. Лежал в диспансере с туберкулезом марокканец Тофик. Он хотел в России на врача учиться. Потому что врач – всеми уважаемый человек. Идешь в белом халате, и все сразу замирают, потому что ВРАЧ!

Но в России решили по-другому, потому что Тофик был дураком, и отправили его в Воронеж на журфак. А в Москву он уже по болезни попал.

Я его спрашиваю:

- Тофик, у тебя отец кто?

- Хасан.

- Ну, конечно, кто же не знает Хасана. Но кто он по профессии?

- Бизнесмен. Два отеля есть.

Однажды Вадик Агрба чистил зубы над раковиной. Тофик подошел сзади к нему и сделал вид, что в задницу трахает.

Тофику повезло, что Вадик был абхазцем, а не чеченцем. И еще то, что до того как гнев затмил Вадику глаза, он успел увидеть, что перед ним полный идиот. Тофик был сильно избит, но остался жив и при всех конечностях.

В отличие от абхазцев, лечащиеся в диспансере чеченцы ни с кем, кроме своих не общались. Главным у них был некий Марат – доживающий последние дни туберкулезник и наркоман. Запирался со своими в душе, где они кололись. Потом ходил по пациентам-иностранцам и вытаскивал из-под матрасов валюту. Таким образом Тофик лишился своих сбережений.

Не смотря на родство с чеченцами, ингуши были вполне общительны. Один, по имени Башир, воевал сначала в Абхазии на стороне абхазов, а потом в Осетии на стороне грузин. Говорил, что у них, наемников, имен не было, только номера. Национальности не было – все говорили по-русски. Платили сто долларов в день. Каждый носил ‘самурайский пояс’ со взрывчаткой. Чтобы в плен не попасть. Если пряжку расстегнуть, он взорвется.

Национальности не было, но здесь, в больнице, национальность для них была почему то очень важна. Подходит ко мне один такой и представляется по полной программе:

- Я Серега. Из ВладЫкавказ. Осетин!

От своей боевой жизни Башир немного тронулся. Объектом обожания выбрал фикус в коридоре. Пыль с него стирал, поливал. Говорил:

- Кто кинет в горшок окурки – выебу.

Мы с ним в шахматы играли. Он на доску почти не смотрел. Сидел и пел одну и ту же строчку:

- Замани его в пещеру, замани его в пещеру, замани его в пещеру…

В соседней палате шли беседы о боге и политике. На кровати сидел другой ингуш и рассуждал:

- Самый плохой народ в мире – это тот, который Израиль. Они ни в Аллаха, ни в Иисуса не верят. Самый плохой.

Потом беседа перешла на отделение Чехии от Словакии и на то, что поляки – это европейские евреи. Руководил душеспасительными разговорами поп-расстрига по прозвищу Помазок из-за клочной бороды.

Помазок раньше сидел за кражу чемоданов.

- Бес попутал. Не нужны мне были эти чемоданы. Стояли на вокзале, я взял.

Когда он поселился в палате, попытался навести тюремные порядки, что типа он на зоне побывал, пальцы веером. Но его быстро остудил азербайджанец Саша Мамедов.

- Ты на зоне кто был?
- Мужик.
- А я вор, и не выебывайся.

Из обычной церкви Помазка выгнали за пьянство и воровство. Он пошел к американским баптистам-адвентистам. Те дали ему денег. Ха! Помазок сказал, что пойдет и купит хорошего вина. Принес бутылку ‘Наполеона’. Ему сказали:

- Это ж не вино, это коньяк.

А он:

- А где в Писании сказано про коньяк? Сказано только про вино, значит это вино и есть.

Водку тоже вином называл. Из адвентистов его вскоре вежливо поперли, поскольку он вино зело пия. Но ему какая разница. Пойдет к мормонам или кришнаитам.

У Саши Мамедова в легких были такие дырки, что туда стакан пролезть мог. Месяца два ему врач дал. Поэтому Саша был озабочен передачей мастерства подрастающему поколению. Мне он так и говорил:

- Пойдем на вокзал, научу тебя кидать. Никого грабить не надо. Просто стой, люди сами к тебе подойдут, сами деньги отдадут.

Не пошел я с ним, хотя может стоило.

Другой воренок был Зураб Циглидзе. Малолеток. Отец в тюрьме умер. Я с ним в шахматы часто играл. Он всегда проигрывал, но однажы зевнул я ему ладью и решил сдаться. Для меня это было пустяком, но когда я ему о решении своем сообщил, он не поверил.

- Правда сдаешься?

-Правда

- Вах! Я свою маму ебал-бо! Асса!

И бросился плясать по палате свой народный танец лезгинку. Потом привел ко мне в палату весь Кавказ, чтобы я подтвердил, что да, я действительно проиграл Зурабу.

Некий Миша-менгрел взял Зураба на воспитание, в память об отце. Водил его на практикум по надрезанию сумок у московских дам. Зураб рассказывал взахлеб, как ловко этот Миша у тетки в магазине бритвой по сумке чикнул, кошелек достал. Всего 200 рублей в кошельке было, но он еще пойдет.

Попала в этот отстойник с туберкулезом девушка-милиционер. Высокая стройная блондинка по имени Света. Вот кому бы подарил и Мишу-мингрела, и Гачу из Ткварчели, и прочих темных личностей. Говорю ей:

- Вон видишь – в бадминтон играет. Карманник.

- Ой, карманники – это моя любовь. Их так тяжело брать, но очень интересно. Мы с ребятами ходим, ловим их на живца. Но поймать трудно. Они чуть что, сразу все бросают.

Света попросила не распространяться, что она мент. Не знаю как сейчас, но в 1993 году огромное количество кавказских воров жили по туберкулезным больницам вполне официально. Люди они нездоровые. Сходят, порежут кошельки, и бегом назад в больницу к очередному уколу стрептомицина в задницу. Режим приема лекарств нельзя нарушать. Туберкулез в России лечится бесплатно. То есть за счет налогоплательщиков. А в свободную Грузию в то время тубазид с пиразинамидом не завозили.

Наступила весна. Здоровье мое поправилось. Тепло стало.

- Вон, – говорю, – мухи залетали.

А мне дед-матершинник из угла кашляет:

- Помойка там, блядь, под окном, вот они и летают.

Собрал я бумаги о выписке, вещи свои, и говорю деду:

- Ну, пошел я.

- Что, пошел? Ну, гляди, чтоб х.й в жопу не вошел.

Через несколько месяцев я уехал в Америку и в Москву больше не вернулся.